продолжавших свое формирование морях Ганимеда и на суровых холодных материках планеты выращивались существа, которые могли дышать в этой атмосфере: существа арктического и субарктического пояса, моржи, разные породы рыб, лемминги и лоси. Теперь на Ганимеде росли деревья, по пустошам распространялись мутировавшие растения тундры — им помогали лаборатории фотосинтеза. Рождался мир.

По всей планете шагали дающие тепло и жизнь башни, построенные правительством Земли за последнее столетия и до сих пор принадлежавшие Земле, неподвластные Торрену, которому принадлежал весь Ганимед. Фентон повел машину через вершину холма и на миг притормозил, чтобы глянуть на запад. Там поднималась новая башня, одна из нескольких сотен, — она должна была помочь старым в применении нового способа ускорения изменений. Через десять лет эти заснеженные холмы, наверное, будут покрыты пшеничными полями…

В этом месте дорога раздваивалась. Одна вела в долину. Другая, словно длинная голубая лента, пролегла на вершины холмов и внезапно обрывалась вместе с горизонтом, который нырял к космопорту.

Там ждал улетающий домой корабль. Фентон тронул шрам на щеке и посмотрел на дорогу в космопорт. Земля, подумал он. А потом? Ему вспомнилось худощавое умное лицо Брайна и Торрен, плескавшийся в своей ванне, которая, как центр паутины, была связана с каждой секцией квадратной мили Комплекса и с каждой полоской земли этой крохотной планеты. Нет, не паутина — остров. Плавучий остров, никак не связанный с человечеством.

Фентон в ярости сказал что-то и резко крутанул руль. Машина резко свернула, подняв ослепительный снежный вихрь, и понеслась по правой дороге — вниз, к бирюзовому туману над долиной.

Через час он приехал в деревню под названием Провиденс.

Здешние дома были выстроены из местного камня, крыши крыты мхом. От первых экспериментов с домами из металла, пластика и привозного дерева пришлось отказаться в пользу местных материалов. Для жизни на Ганимеде ни один дом не подходил лучше, чем дом, построенный из ганимедского камня.

Люди в основном принадлежали к северным народностям, которых скрещивали между собой, чтобы получить нужные качества. Ганимедцы, которые вышли на засыпанную снегом улицу встречать машину Фентона, представляли собой совершенно новую расу. Расу неожиданно красивых людей — ведь их выводили совсем не ради красоты. Может быть, красота их происходила от прекрасного здоровья или оттого, что они были в ладу со своей жизнью, со своим миром и знали, что работа, которую они делают, правильна и нужна. Была — до настоящего момента.

Одетый в меха высокий человек с желтыми волосами наклонился к окошку машины; в морозном воздухе, которым пока не мог дышать ни один землянин, от его дыхания клубился пар.

— Ну как, Бен? — спросил он.

Его голос заставил вибрировать диафрагму, встроенную в стенку машины. Только так ганимедец мог разговаривать с человеком, рожденным на Земле. Их голоса должны были проходить через слой углекислого газа, а также через металлическую и резиновую пластины. Но это мало что меняло. Внутренний мир человека отделяют куда более высокие барьеры.

— Примерно так, как ты и предполагал, — ответил ему Фентон, глядя, как вибрирует от звуковых волн диафрагма.

Интересно, подумал он, как же звучит мой голос — там, на улице, в холодном воздухе, наполненном тяжелыми газами.

И желтоволосая, и темноволосая головы одновременно кивнули: они поняли друг друга. Высокие люди вокруг машины словно немного ссутулились, хотя двое или трое коротко рассмеялись, а большая женщина в меховом капюшоне сказала:

— Бен, Торрен тебя очень любит. А как же иначе? Может быть…

— Нет, — решительно ответил ей Фентон. — Он вообразил, будто я — его продолжение, вот и все. Я-то могу ходить повсюду. Но я лишь его часть, как рука или нога. А если Торренов глаз соблазняет его…

Он замолчал, пару раз стукнул по рулевому колесу и направил взгляд вперед, туда, где вдоль просторной чистой улицы выстроились аккуратные дома с широкими окнами; они словно выросли из скалы, на которой стояли. Эти крепкие дома специально сооружались невысокими, чтобы выдержать ураганные ветры Ганимеда. За верхушками крыш виднелись чистые широкие снежные холмы. Это был очень хороший мир — для ганимедцев. Фентон попытался представить этих высоких, широко шагающих людей запертыми в приютах, в то время как их мир за окнами продолжает медленно меняться до тех пор, пока они больше не смогут дышать его воздухом.

— Но Бен, — продолжала женщина. — Ведь людям не очень и нужен Ганимед. Жаль, что я сама не могу поговорить с Торреном. Мне кажется, он бы понял…

— Ты представляешь, сколько тратит Торрен в год? — спросил Фентон. — Людям не нужно пространство для жизни на Ганимеде, но Торрену нужны деньги, которые он может заработать, если… Да ладно, забудь. Не будем об этом, Марта.

— Мы будем бороться, — заявила Марта. — Он знает, что мы будем бороться?

Фентон покачал головой и оглядел небольшую толпу:

— Я хочу поговорить с Кристин.

Марта махнула рукой в сторону холма; в долине позади него расположилась ферма.

— Мы будем бороться, — повторила она еще раз, но теперь не так уверенно, а Фентон уже тронул машину.

В ответ он поднял руку, прощаясь с ней, и улыбнулся, но совсем невесело. Отъезжая, он услышал, как мужчина, стоявший рядом с Мартой, сказал ей:

— Конечно будем. Конечно. Только с чем?

Фентон узнал Кристин издалека — как только ее увидел. Она была в группе людей в меховых одеждах, выделявшихся темным пятном на белом снегу; они все отошли в сторону, давая дорогу машине. Кристин помахала рукой, как только разглядела Фентона за стеклом кабины. Он остановил машину, включил систему обогрева своего герметичного костюма, натянул на лицо маску и распахнул дверцу. Потом громко крикнул, и получилось действительно громко — даже в морозном воздухе.

— Кристин! — позвал он. — Подойди сюда. А вы, ребята, идите, мы вас догоним.

Люди посмотрели на него с любопытством, кивнули и продолжали свой путь вниз по склону холма в долину. Странно было видеть людей, которые несут по заснеженной дороге корзины и мотыги, но в укрытой туманом долине воздух нагревался гораздо сильнее.

Кристин подошла к нему. Очень высокая, она двигалась с плавной грацией, и приятно было видеть каждое ее движение. Волосы теплого желтого цвета она носила уложенными в корону вокруг головы. У нее были очень голубые глаза, а на коже молочной белизны от мороза играл румянец.

— Садись ко мне в машину, — предложил Фентон, — я выключу атмосферную установку и оставлю дверь открытой, чтобы ты могла дышать.

Она остановилась под низкой дверцей и, съежившись, забралась в машину. Поместиться на сиденье ей оказалось совсем не просто: оно было для